15.06.2022
Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге выпустило книгу французского философа Мишеля Серра «Договор с природой» (перевод Сергея Рындина). Выдающийся французский философ, культуролог, историк науки Мишель Серр предлагает в своей книге новое и смелое видение нашего мира, связывающее в одно целое науку и культуру. Можно ли рассматривать природу в качестве субъекта права? Мы считаем себя хозяевами и собственниками природы, тем самым сводя ее к статусу объекта. А ведь эта самая природа принимает нас в свое лоно и дает нам жизнь. Мы настолько нещадно ее эксплуатируем, что сегодня она уже начинает угрожать нам. Природа обусловливает нас, но и мы теперь уже начинаем обусловливать природу. Эта взаимозависимость, согласно Мишелю Серру, должна привести нас к подписанию договора с природой - то есть основанию нового права, которое бы прекратило нашу войну с ней. Этот договор с природой, который может быть заключен между людьми и миром, оставленным вне игры предшествующим общественным договором, дал бы природе юридическое достоинство и помог бы определить обязанности человечества по отношению к ней.
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
Равновесие
Существует одно или несколько природных равновесий, описанных в механике, термодинамике, физиологии или теории систем. Культуры тоже выработали одно или несколько равновесий человеческого или социального типа. Они продуманы, организованы, сохраняемы в области религии, права или политики. Нам остается только продумать, выстроить и начать применять на практике новое глобальное равновесие между этими двумя совокупностями.
Ведь социальные системы, уравновешивающие сами себя и замкнутые на самих себе, давят всем весом своих отношений, действий и объектами-размером-с-мир на эти уравновешивающие сами себя естественные системы так же, как раньше последние угрожали первым, и в те времена, когда нужда была сильнее технических средств разума.
Слепая и лишенная слова естественная фатальность не заключала с нашими предками договоров, раздавливая их; и вот мы наконец-то можем ей отомстить за эти злоупотребления собственными. Нам нужно продумать новое, непростое равновесие между этими двумя совокупностями равновесий. Глагол (взвешенно) «продумать», близкий к глаголу «уравновешивать», насколько я знаю, происходит как раз именно от этого «взвешивания»*. Вот то, что сегодня мы называем мыслью. И вот — самое общее право для глобальных систем.
Договор с природой
Отныне люди возвращаются в мир, мирское — во всемирное, коллектив — в физику, почти как в эпоху классического естественного права, только с существенными отличиями, которые заключаются в недавнем переходе от локального к глобальному и к обновленным взаимоотношениям с миром, нашим давним хозяином и недавним рабом, у которого мы по-прежнему гостим и который стал нашим симбионтом.
Итак, возвращение к природе! Это значит, что к исключительно общественному договору следует добавить договор с природой о сов местном проживании и взаимодействии, благодаря которому наше отношение к вещам от господства и владения перешло бы к восхищенному вниманию, взаимности, созерцанию и уважению, благодаря которым познание больше не предполагало бы собственности, а действие — господства с их печальными результатами загрязнения всего и вся. Договор о перемирии в этой объектной войне, договор о совместном проживании: симбионт допускает наличие права у принимающей стороны, тогда как паразит - а сейчас мы находимся именно в этом статусе - обрекает на смерть того, кого грабит и благодаря кому он живет, не отдавая себе отчета в том, что в конечном итоге он обрекает на смерть самого себя.
Паразит берет всё, но ничего не дает взамен. А принимающий дает всё и ничего не берет. Право господства и владения сводится к паразитизму. А право совместного проживания определяется взаимозависимостью: сколько природа дает человеку, столько он ей — как субъекту этого права - и должен отдать.
Что мы даем взаймы, например, объектам нашей науки, благодаря которым черпаем свои знания? Когда-то земледелец воздавал земле должное в полной мере, ухаживая за ней, потому что забирал у нее плоды своего труда. А что мы должны миру? Что нужно внести в эту программу возврата взятого?
В XIX веке мы продолжали верить в идеалы двух революций, в равноправие: народ вернул себе украденные у него политические права; пролетариату стали доступны материальные и социальные плоды его труда - это были поиски равновесия и справедливости в рамках действующего общественного договора, который до этого являлся кабальным и несправедливым и всегда норовит к этому вернуться. Живущее в нас животное жаждет установить иерархию, поэтому эти поиски справедливости никогда не заканчиваются. И пока мы стремимся к ней, начинается вторая революция, которая, как и первая, станет важнейшим этапом нашей будущей истории: это всё те же поиски равновесия и справедливости, только между иными партнерами - глобальным коллективом и миром, каков он есть.
Мы больше не будем делать открытий в науке, как раньше, и наша промышленность не будет так же работать и преобразовывать лицо и нутро этого мира, как мы это делали раньше: коллективная смерть будет следить за выполнением этого пункта нового глобального договора.
Можно сказать, что царство нововременного естественного права зарождается вместе с научными, техническими и промышленными революциями, с фактом господства и обладания. Мы полагали, что сможем жить и мыслить между собой, пока вещи этого мира послушно спали, раздавленные нашим превосходством: история людей радовалась самой себе посреди акосмизма инертного вещества и живых существ. Можно было написать историю чего угодно, ведь это «что угодно» можно было свести к истории.
Но рабы никогда не спят долго. Сон заканчивается в тот день, когда вещи начинают жестоко напоминать нам о себе. Отсутствие ответственности оканчивается вместе с детством. На каком языке говорят вещи этого мира? На каком языке с ними нужно договариваться? В конце концов, старый общественный договор тоже не был ни оглашен, ни написан: никто никогда не видел ни сам оригинал, ни его копию. Конечно, мы не говорим на языке этого мира или знакомы всего лишь с некоторыми из его версий: языком анимизма, религии, математики. Когда зародилась физика, философы думали, что природа прячется под кодом математических цифр и букв, а само слово «код» пришло к нам из права**.
В сущности, Земля говорит с нами на языке сил, связей и взаимодействий, и этого хватит для заключения договора. А значит, каждая из сторон нового симбиоза, по праву и под страхом смерти, должна гарантировать другой стороне жизнь.
Но всё это рискует остаться лишь на бумаге, если не будет нового политического человека.
Политическое
Когда Платон говорит о политике, он несколько раз приводит в пример корабль и подчинение всего его экипажа рулевому, искусному кормчему, хотя так ни разу и не уточняет - возможно, потому, что не знает и сам, - чем этот пример замечателен.
Обычная жизнь на земле отличается от рая или ада на море невозможностью отступления: на борту корабля общественная жизнь не прекращается ни на миг, там никто не может закрыться в своем собственном шатре, как это делал пеший воин Ахилл. На корабле, где пространство ограничено перилами ограждений, его негде поставить, а за перилами — смерть. Это всеобъемлющее общественное, очаровывающее Платона по причинам, которые бы сегодня мы посчитали недостойными, всех держит в рамках закона вежливости, политеса, понимаемого в политическом смысле. В мире есть и локальное, и вот-бытие, только когда пространство это позволяет.
Со времен ранней Античности моряки - и, возможно, только они одни - знали о последствиях войн субъектов, ведущих к насилию со стороны объектов, и держались от них подальше, потому что понимали, что рискуют утопить свой корабль до того, как одержат победу над внутренним врагом, если будут воевать между собой. Общественный договор пришел к ним непосредственно из природы.
Лишенные какой-либо частной жизни, они живут под постоянной угрозой, что обрушится гнев. А значит, на борту царит один неписаный закон: закон божественной вежливости, отличающей моряка, договор о ненападении, пакт плавсостава, находящегося в уязвимой ситуации, под постоянными угрозами океана, который благодаря своей силе инертно, но грозно следит за выполнением этого мирного договора.
Этот общественный пакт куртуазности в море, отличающийся от того, который управляет жизнью на суше и благодаря которому там возникают общества, как раз и соответствует тому, что я называю здесь «договором с природой». Почему? Потому что тут коллектив, если его разрывают разногласия, сразу же, без возможности отступить или что-то переиграть переходит к разрушению своего хрупкого дома, лишенного дополнительного пространства, коим был, например, шатер Ахилла, куда тот удалился после того, как гневно налетел на других пеших воинов. Те люди не знали моря. Отсутствие возможности покинуть его корабль приоткрывает нам модель глобального. Вот-бытие и локальное — это всё для живущих на суше.
С начала зарождения нашей культуры «Илиада» всегда противопоставлялась «Одиссее», как нравы на суше — нравам на море: первые принимают в расчет лишь человека, вторые - весь мир. Вот почему пехотинцы из «Илиады», этого героического эпоса или исторической эпопеи, становятся спутниками моряков в «Одиссее», с ее буквально географическими текстами и картами, которые разведанная Земля пишет сама. Здесь уже можно увидеть этот безмолвный договор с природой, из страха или уважения заключенный между гремящим гневом огромного социального зверя и разногласиями, шумом и яростью моря. Договор между глухим Одиссеем и сладкозвучными сиренами, пакт форштевня с лезвиями вражеского корабля, мир меж ветрами и человеком. Так на каком языке говорят вещи этого мира? В горловых звуках этих мифических существ слышится голос природных стихий.
В политике или экономике, опираясь на научные данные, мы научились измерять силу. А вот как мыслить хрупкость? Через отсутствие возможности к отступлению. Ведь сила, в отличие от хрупкости, обладает резервами, защищается где-то в другом месте, атакует с флангов, отступает на заготовленные позиции, как Ахиллес в свой шатер, может использовать провиант, тогда как полная и напряженная тотальность может надломиться в силу неумолимости подводных течений или жесткости конструкции, как нос корабля разбивается о мыс или лезвия кораблей противника. Вот где берет начало сопротивляемость флуктуирующих совокупностей, у которых есть места где укрыться.
Ничто так не ломко, как глобальная система, которая становится единственной. Если все живут по одному закону, то этому грозит внезапная смерть. Индивидам легче, когда их много: это касается и обществ, и живых существ вообще.
И вот у нас уже сформировалось такое общество, которое можно назвать дважды всемирным: занимая всю Землю и будучи крепким, как каменная глыба, потому что скреплено своими перекрестными взаимоотношениями, оно не располагает никакими резервами, никакими путями отхода, никаким убежищем, где можно было бы разбить свой шатер. Кроме того, оно умеет создавать и использовать технические средства, сравнимые по своим пространственным, временным или энергетическим параметрам с природными явлениями этого мира. Наша коллективная мощь достигает границ нашего глобального жилища. Мы сами начинаем походить на Землю.
Поэтому наша людская группа, по мощности уже равная самому миру, начинает граничить с ним, как стоящие между твердой палубой и подвижным и изменчивым океаном леера . Весь мир плывет по миру, словно в ковчеге по морю, не обладая никакими внешними по отношению к двум этим совокупностям — миру как людям и миру как вещам — убежищами. Мы все в этой лодке! Впервые в истории Платон и Паскаль, никогда не плававшие по морям, оба оказываются правы, потому что мы вынуждены подчиняться законам на борту и перейти от общественного договора, который в течение длительного времени защищал подвижные культурные подмножества этой огромной свободной стихии, обладающей колоссальными ресурсами борьбы с потенциальным уроном, к договору с природой, которого требует компактная и единая группа, упершаяся в жесткие пределы объектных сил.
Наше оружие и технические возможности глобального размаха отзываются на совокупности мира, чьи раны потом тоже отзываются на всей совокупности человечества. Поэтому отныне основной заботой политики и должны стать три эти взаимосвязанные совокупности.
* Во французском языке penser (совр. «думать», «взвешивать») compenser («уравновешивать», «компенсировать») являются однокоренными словами и произведены от латинского pendere — «взвешивать».
** Во французском языке, как и в русском, слова «код» и «кодекс» являются однокоренными